Он висел на гвоздике. Неприметно, в углу. Отцовский, фронтовой. Крепкой, толстой кожи, грубоватый, широкий, с десятком дырочек, калёной заколочкой-стерженьком. Потертости, другие следы фронтовых будней. Медная бляха с выпуклой пятиконечной звездой.
Галифе и гимнастерку - в запас. Туда же и его. На каждый день теперь гражданка: брюки клеш, рубашка-соколка, легкий ремешок. Он висел на гвоздике. Скромно, неприметно. Но не бездельничал. Стращал, укрощал буйство непослушных. Отцу хватало возвысить голос:
- Ну, сынок, на этот раз выпросишь ты у меня ремня!
Когда же эта, ни разу неисполненная, но громко озвучиваемая угроза перелетала через забор в соседний двор, к нашей калитке тайком подбирался мой друг Шурка. Безотцовщина. Батька погиб на фронте, оставив своего первенца на руках у жены.
Мне трудно было уразуметь детским умишком потайную зависть в его выспрашивании:
- Отцов ремень… Это больно?
Или:
- Как это – родной отец и ремнем… Ты плакал?
Он так и состарился, из жизни ушел мой сосед Шурка, одногодок, не познавший отцовского ремня.
Алексей Чепурнов
