Блокадный Ленинград…Эти два слова сковывают ледяным, смертельным холодом сердце, наверное, каждого человека, живущего на постсоветском пространстве. 27 января – 80-я годовщина полного снятия блокады – мы поговорили с одним из уже совсем немногочисленных свидетелей тех страшных событий. Екатерина Ильинична Кремлева встретила блокаду подростком. Она выжила, объехала весь Советский Союз, а теперь уже больше 20 лет живет в Луганске.– Екатерина Ильинична, расскажите немного о вашей жизни до блокады. Как ваша семья встретила новость о том, что началась война?– В июне 41-го я как раз окончила 7-й класс, были каникулы. Моя семья – папа, мама и сестра, старше меня на 6 лет. Мы – коренные ленинградцы, все родились там. И вот мы узнали о войне. А потом уже начали немножко нас обстреливать – стреляли с Пулковских высот. Сначала очень редко это было, а потом все чаще и чаще. От школы начали эвакуировать детей на большую землю. Отправляли на машинах, и вот эти машины обстреляли, часть детей погибли. А я уже тоже была в списках на эвакуацию. Но после этого мама сказала: «Я тебя никуда не отпущу!» Так мы все и остались в Ленинграде.
Еще летом я увидела объявление о том, что открывается школа медсестер, срок обучения 2 года. Я пошла и записалась туда. Сдала экзамены по химии и русскому языку. И 1 сентября у нас начались занятия.
– У вас ведь день рождения 7 сентября. А 8 сентября – на следующий день – уже началась блокада. Думаю, в том году это был совсем не радостный праздник…– Ну какой праздник – уже начали убавлять у нас хлеб, продукты, уже карточки ввели. Конечно, никаких празднований не было. Уже начали появляться дистрофики. Пневмония еще на началась, потому что тепло было, а дистрофики были. И в то же время разбомбили Бадаевские склады, на которых хранился НЗ (неприкосновенный запас) для города. Склады горели. Стоял запах горелого сахара, сахаром была пропитана и земля. После этого нам каждую неделю убавляли и убавляли норму – и хлеб, и другие продукты.
– Расскажите, как удавалось обустроить быт в готовящемся к зиме городе, отрезанном от остальной страны.– Уже в октябре начались морозы. У нас была трехкомнатная квартира в деревянном доме. И чтобы сохранить тепло, мы все перешли в одну комнату. Мама купила где-то буржуйку. И мы вечером сидели, не раздеваясь, все у этой буржуйки. В октябре норму хлеба снизили до 125 граммов, и в нашем районе уже не было света. А вода была на улице – не в колонке, а в кранах. И она там замерзала. Так что мама на буржуйке топила снег. Мы разводили в теплой воде хлеб, добавляли туда соль и так ели.
Я продолжала ходить в школу медсестер. Лекции мы слушали сидя у печки. Топили старыми газетами, книгами. А когда нечем стало топить, ходили уже просто как на практику. Хотя какая там практика, когда лекции у нас были всего месяца два! Мы ухаживали за больными, ставили им горчичники. Еще когда люди умирали, писали им на подошве Ф.И.О. Ходили мы не каждый день. Ведь уже были холода, а мы были голодные, да и бомбить стали чаще. В декабре были сильные морозы в Ленинграде, а в январе совсем лютые – до минус 42 градусов!
– Когда ваша семья смогла эвакуироваться?– В апреле 42-го, где-то 12 числа. Папа был инвалид первой группы. Он 31 год отработал на Невском машиностроительном заводе имени В. И. Ленина и там травмировался. Мама была инвалидом третьей группы. Тогда старались помочь уехать старым, больным людям и детям. Так что было решено моих родителей эвакуировать, ну и я с ними, так как считалась еще ребенком, несовершеннолетней. А моя сестра осталась. Ей был уже 21 год, она работала бухгалтером.
И вот сестра проводила нас с Финляндского вокзала, и наш поезд поехал на Ладогу. Мы были в дороге всю ночь. Но мой папа дорогу не выдержал. В ту ночь он умер. Когда утром мы добрались до Ладоги, его положили в санки и увезли. Конечно, в Ленинград не повезли, видимо, похоронили где-то поблизости в общей могиле. Где именно могила, мы так потом и не смогли узнать…
– А вы с мамой?– Мы поехали дальше машиной через Ладогу, по Дороге жизни. Но в апреле кое-где лед уже подтаивал. Наша машина прошла нормально, а вот сзади, за нами, я слышала крики. Говорят, там какие-то машины пошли под лед. А мы доехали до Синявинских болот. Уже снег таял, и ноги были по колено в какой-то жиже. Вдалеке стоял состав, нам сказали в него садиться. Там была насыпная дорога, к вагонам нужно было подниматься по широким доскам. Мы сели в вагон и ехали двое или трое суток. Дорогой бомбили, но в наш состав бомба не попала. А еще нас в дороге уже кормили. Мне, так как я считалась еще ребенком, даже дали кусочек шоколада.
Мы доехали до Вологды, там стали распределять, кто куда едет. Все ехали к своим родным, а у нас никого не было. Только в Архангельской области жила жена маминого племянника с ребенком. Мама говорит: «Ну куда? Хоть какая-то родня, поехали». И так нас отправили в Архангельскую область, в город Онега. Туда добрались как раз 1 мая. Родственница жила в бараке, у нее мы и остановились на несколько дней. Там нам выдали зерно. Мама смолола его, и мы на плите испекли лепешки. Вот так у нас 1 Мая прошло празднично!
– Получается, до снятия блокады вы прожили в Архангельской области?– Да. После праздников мама пошла в городской исполком. Нас зарегистрировали и дали адреса, по которым можно было снять жилье. Мы поселились на проспекте Ленина, в комнате 10-12 квадратных метров. Недалеко был совхоз, маме предложили работать там. Мы вдвоем носили ведрами воду и поливали огурцы в парниках. Проработали до поздней осени. Потом (не знаю, каким образом) там узнали, что мама умеет шить. Ей предложили работу в детском доме. Там жили дети, у которых родители были на фронте или погибли. Мама шила, а я принимала грязное белье и выдавала чистое, как помощница была. Нам платили и еще кормили бесплатно, так что даже удалось скопить денег.
– В Ленинград вы с мамой вернулись сразу после снятия блокады?– Как только сняли блокаду, нам сестра прислала разрешение на въезд. Директор детского дома не хотела нас отпускать. Чтобы уволиться, мама что-то ей подарила или даже денег дала. Но потом нужно было еще взять разрешение в Архангельске. Там нас тоже не хотели отпускать. Мы несколько дней просидели в милиции, плакали. Потом уже милиционер махнул рукой: «Да поезжайте, ну вас…»
И вот мы приехали. Дома нашего уже не было, но сестра получила другую квартиру, двухкомнатную. Мы все стали жить в меньшей из комнат. Маму послали на стекольный завод, а меня на деревообделочный. Я возила вагонетки с корой. Потом эту кору разрешили забирать домой, мы топили ею плиту. В доме было отопление, но трубы полопались. Поэтому и приходилось топить.
Я отработала там до осени, а потом написала письмо Андрею Жданову. Попросила, чтобы меня рассчитали и дали возможность учиться. И мне пришел ответ – разрешается идти в медицинский или в технический. Я снова поступила в школу медсестер. В 1946 году закончила ее, год отработала по распределению. А в 1947-м вышла замуж. Первый муж у меня был военный, лейтенант. С ним прожила 8 лет в Финляндии, потом 25 лет в Эстонии. А со вторым мужем уехала в Нальчик и жила там тоже 25 лет. В 2000 году умер и второй муж. И я приехала в Луганск. Тут служил старший сын, а младший в Гомеле. Мне было уже 75, думала, поживу еще лет пять. А тут вот, как видите, живу и живу – и не умираю. Вот такая моя судьба.
Ирина Колесник, фото автора и из личного архива героини публикации
